ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Крепко усвоив горький опыт контакта Александра Борисовича с кактусом, жена доцента, доктор Таня, строго-настрого запретила Александру Борисовичу приближаться к этому экзотическому латиноамериканскому растению, чрезмерно разнуздавшемуся в наших доверчивых широтах. Погрустив немного о прериях и мустангах, на встречу с которыми теперь уж точно не приходилось рассчитывать, Александр Борисович подумал, что и впрямь время острых ощущений миновало. Не желая расстраивать Таню и нарушать наложенные ею запреты, будучи к тому же человеком в высшей степени толерантным (не хотелось бы в отношении Александра Борисовича употреблять грубого слова «конформист»), Александр Борисович углубился в поиски альтернативы любимому представителю живой природы. И такая альтернатива вскоре нашлась. Ею стал обыкновенный среднеевропейский огурец.

Этот плод был так же зелен, как и кактус, его упругое пирамидально-миндалевидное тело тоже будоражило пылкое, как и встарь, юношеское воображение Александра Борисовича. Чувство, возникавшее при соприкосновении с тугим и гладким телом огурца подчас превосходило не всегда комфортное ощущение, сопутствовавшее контакту с колючей мохнатостью латиноамериканского друга. Пупырышки, усыпавшие свежую кожицу огурца, приятно возбуждали рецепторы, в изобилии гнездившиеся в подушечках чутких пальцев Александра Борисовича и напоминали о более острых прикосновениях, памятных Александру Борисовичу по прежнему жизненному опыту. Воспоминания эти неизменно сопровождались доброй, чуть грустноватой усмешкой, рождавшейся на изящно очерченных губах Александра Борисовича всегда, когда мысли его уносились в прошлое, во времена романтической молодости, в славные 60-е... Да-да, Александр Борисович был шестидесятником...

Одного только теперь не мог позволить себе Александр Борисович. Он не мог больше есть огурцы, откусывать от их сочной и свежей плоти, разрезать ее, препарировать. Столь разнузданное обращение с символом живой природы, своего рода фетишем, казалось кощунственным. Поэтому Александр Борисович то и дело находил огурцу иное применение.

Однажды он торжественно водрузил стройный плод в баночку из-под йогурта, которым иногда, втайне от Тани, строго-настрого запретившей мужу заглядываться на этот новомодный продукт, а тем более употреблять его в пищу, лакомился по вечерам, уединившись в одном из изолированных помещений просторной квартиры. Опасаясь, как бы нежный овощ не перегрелся, Александр Борисович устроил огурец на окне, выходившем строго на север, и старательно ухаживал за ним в течение недели. Укрепив здоровье огурца воздушными ваннами и повысив его жизненный тонус, Александр Борисович тщательно очистил правый карман широких штанин не только от дубликата бесценного груза, но и от разного случайного сора, скопившегося в кармане за прошедшее десятилетие, и поместил любимца в его уютные глубины.

Огурец сопутствовал Александру Борисовичу повсюду. Вдвоем побывали они и в Академии Печати, где Александр Борисович служил доцентом. Чтобы новый друг не страдал от отсутствия впечатлений, Александр Борисович, бережно придерживая плод рукой, слегка высовывал его из кармана штанов для того, чтобы огурец, которого он давно уже мысленно называл Андрюшей, мог полюбоваться красивыми и стройными студентами, и в особенности студентками. Тем из студентов, кто учился на хорошо и отлично, Александр Борисович, в качестве поощрения, позволял даже легко прикоснуться к светло-зеленой Андрюшиной макушке, которую рачительные хозяйки обыкновенно называют попкой.

Готовясь ко сну, Александр Борисович укладывал Андрюшу на свою подушку и ночами огурец приятно холодил разгоряченную щеку доцента, покрытую колючей суточной щетиной, столь привлекательной для понимающих толк в истинном мужском шарме. Чувствовалось, что огурцу тоже приятно. Сам же Александр Борисович в течение ночи не раз вздрагивал от чего-то, что более всего походило на электрический разряд, проскакивающий между параболами человеческой щеки и огуречной попки. Электрический этот якобы разряд и дал импульс той крепкой мужской дружбе, в которой так нуждались и Александр Борисович и Андрюша. И человек, и огурец давно уже смутно тосковали об этом насущном чувстве.

Нельзя не отдать должного друзьям и близким Александра Борисовича, не поблагодарить их за глубокое понимание этой совершенно особенной огуречно-человеческой коллизии, невиданного доселе альянса. Огурец занял почетное место в домах друзей Александра Борисовича. Со своей стороны и Александр Борисович был предельно снисходителен к друзьям, нередко заточавшим малосольных и маринованных собратьев Андрюши в стеклянные банки и даже употреблявших их в пищу.

Были, были волнения по этому поводу, было опасение, что Александр Борисович сочтет непозволительным столь фамильярное обращение с культовой овощной культурой, занявшей особое место в его биографии. На короткое время окружающие будто бы позабыли о таких врожденных свойствах Александра Борисовича, как упоминавшаяся выше толерантность и безмерная снисходительность к окружающим.

И лишь однажды Александр Борисович с горечью поведал о том, как расстроил его сын Боря, плотоядно откусывавший молодыми, возросшими на пасте Aquafresh (тройная защита для всей семьи) зубами, сочные куски от одного из Андрюшиных собратьев. Да- да, вульгарно откусывал и даже похрумкивал вместо того, чтобы торжественно возложить огурец на десертную тарелку веджвудского фарфора и, вооружившись вилкой и ножиком с черепаховыми черенками, как и подобает сыну жреца живой природы, разделать огурец в соответствии с правилами, загодя внушенными мальчику отцом-доцентом.

Окончив свой печальный рассказ, Александр Борисович смущенно улыбнулся, отер неконтролируемую слезу и окружающих обдало мощной струею всепрощения. Волна всепрощения накрыла друзей, подняла их на кудрявый свой гребень и с заоблачной выси позволила по достоинству оценить феномен взаимопроникновения двух миров, вникнуть в диалог незаурядных их представителей, один из которых оказался полпредом Флоры, а другой, в каком-то смысле, Фауны!

следующая глава